Евгений Князев: «Без ремесла не будет никакого искусства»

— Без ремесла не будет никакого искусства. И этим ремеслом нужно владеть! Театр невозможен без слова, без смысла, без актерской игры и режиссуры, музыки и сценографии. Только когда все компоненты органично сходятся и работают на одно дело, получается спектакль, который интересен зрителю. Но много позже одна из тысяч постановок станет искусством. Посмотрите, в истории ХХ века очень немного спектаклей, буквально перечесть по пальцам, которые мы считаем искусством. Поэтому повторю вслед за Незнамовым, героем пьесы «Без вины виноватые» Александра Островского: «Вам, может быть, угодно считать свою игру искусством, мы вам того запретить не можем. Я откровеннее, я считаю свою профессию ремеслом, и ремеслом довольно низкого сорта».

— На этот вопрос никто никогда не ответит. Когда Евгений Вахтангов ушел из жизни и театр осиротел, его ученики искали себе человека, который повел бы их дальше. Приглашали многих режиссеров, позвали, например, Мейерхольда, который, само собой, стал выстраивать репетиции и спектакли по-своему, на что мои «предки» воспротивились и сказали Всеволоду Эмильевичу, что в его услугах они больше не нуждаются. Вот так сурово. Был блистательный режиссер Алексей Дмитриевич Попов, который даже поставил несколько спектаклей, однако и он не «прижился», как не «прижился» Андрей Завадский. И только в 30-х годах был выбран преемник из учеников Евгения Багратионовича — Рубен Николаевич Симонов, возглавлявший театр долгие годы и выпестовавший созвездие блистательных актерских индивидуальностей: Цецилия Мансурова, Михаил Астангов, Николай Гриценко, Николай Плотников, Юрий Яковлев, Михаил Ульянов, Василий Лановой…

— Отличие нашей школы от других, вероятно, в том, что методология, которая была создана более ста лет назад, в 1914 году, практически не изменилась. Один из ее авторов — Борис Евгеньевич Захава, который впоследствии стал ректором института и был им на протяжении полувека и при котором студия при театре стала высшим учебным заведением. У нас действует кафедральная система преподавания, и только так мы учим своих студентов. Даже если приглашаем педагога из другой школы, то сначала спрашиваем, готов ли он служить по нашей методологии, просим побывать на занятиях, чтобы понять, что и как у нас происходит. Также есть несколько разделов обучения, которые существуют только в нашей школе. Если говорить предметно, например, этюды к образам. Это один из методов работы над ролью. Студентам предлагается поразмышлять на основе литературного материала, но не играть его, а фантазировать. То есть даны характеристики персонажа, а ты сам придумываешь этюды, подбираешь костюм… Еще одно очень важное отличие — у нас много педагогов. Только на кафедре актерского мастерства работают порядка тридцати человек, которые все включены в процесс. Это принцип той, старой вахтанговской, школы, ведь студент у одного педагога учится мыслить, у другого — владеть словом, у третьего — темпераменту, и только тогда он обретает индивидуальность. Поэтому у нас индивидуальное обучение, штучная работа, а процент выхода — как и в любой другой профессии.

— Да. На первый взгляд в них нет ничего особенного, но это не так. Это устав, который гласит, в частности, что каждый студент должен здороваться с педагогом вставая, и это не зависит от того, сколько раз в день ты этого педагога видишь. Или что студенты должны сами обслуживать свои спектакли, тем самым познавая все составляющие театральной работы. Они учатся правильно завязать кулису, чтобы потом быстро ее развязать, строить и складировать декорации, гладить костюмы, подавать реквизит… И знания передаются не из уст в уста, а из рук в руки. В прямом смысле слова.

— Только так они будут относиться к работе монтировщика или костюмера с большим уважением. Только так поймут, что не исключительно на сцене «царствуют и правят» и не только благодаря им получается спектакль, а именно благодаря работе огромного коллектива. Еще раз вспомню Островского, который говорил: «Я предлагаю тост за всех служителей искусства, за всех тружеников на этом благородном поприще без различия степеней и талантов».

— Я вижу, как ребята приходят на первый курс с ощущением своей значимости, но уже на втором смотрят на тебя более робко, на третьем появляется растерянность, а к четвертому понимают, что только-только начали что-то узнавать. И когда спрашиваешь: «Ну что, сейчас бы начать учиться?» В ответ слышишь: «Да! И мы бы уже не пропускали лекции, на которых говорят о Софокле…» При этом у них есть энергия, азарт в постижении нового, драйв, потому зрители так любят приходить на студенческие спектакли.

По большому счету студенты во все времена одинаковы, разница только в том, что сегодня они овладели новой письменностью — интернетом и прочими техническими средствами, о чем мы всего 40 лет назад и подумать не могли. У них уже есть портфолио, они могут ответить на любой вопрос, лишь нажав кнопку на гаджете. И возникает ошибочное ощущение, что это знание. А мы претендуем на то, чтобы они действительно что-то знали, чтобы читали, потому что образование, как и культура, с моей точки зрения, насаждается. Человек, за редким исключением, не полюбит классическую музыку, не пойдет сам в музей или театр, если его не приведут и не скажут какие-то особенные слова, чтобы увлечь, заинтересовать. Культуру надо прививать! Сначала это делают родители, потом учителя, а затем и мы. И кроме того, что мы насаждаем и прививаем, мы еще и требуем! Если при поступлении отговорка «давно читал и забыл» еще возможна, то на наших экзаменах это не пройдет.

— Современный студент часто становится прагматиком. Но все еще есть и идеалисты, и чаще всего именно из них и получается что-то. Когда ставишь перед собой благородную цель научиться быть артистом, а не стать известным и продать себя подороже, талант разовьется. Если хочешь служить, а театр — это именно служение, то и судьба будет более благосклонна. Я бы пожелал студентам научиться терпению и пониманию, что быстро ничего не бывает.

— Никогда и никого, и не только в этой профессии, научить нельзя. Если человек чувствует способность к тому или иному делу, он впитывает и приумножает все то, что ему говорят. Мы говорим про тех, кто состоится и составит славу театра, а таких в любые времена на каждом курсе было и есть процентов десять. Они не просто одарены, они впитывают, трансформируют и приобретают индивидуальность, они чуть легче идут вперед, хотя легких путей никогда не бывает.

— Талантливых ребят много, но давайте лучше говорить о сегодняшних молодых актерах, это будет правильнее. Например, о Викторе Добронравове, который учился у меня на курсе. Сначала он поступил на коммерческое отделение, а уже на втором курсе его за «упрямство» перевели на бюджетное место, к четвертому он играл в училище главные роли и после выпуска попал в Театр Вахтангова. Он всегда был готов к работе, не отказывался ни от каких ролей, и теперь спустя всего 10–12 лет у него главные роли в театре. Я смотрю на него и горжусь, потому что он становится настоящим мастером. Нередко мы вместе играем, как в спектакле «Царь Эдип». При этом на сцене еще и моя учительница — Людмила Максакова. У меня даже есть такая фотография: я, учитель и ученик.

— Сегодня актерскому мастерству учат едва ли не повсеместно вне зависимости от статуса и профиля учебного заведения. Это создает конкуренцию, подстегивает, или, напротив, получается, что профессия «размывается»?

— Нет никакой конкуренции. Это ужас! Этой профессии не может учить любой артист, сколь бы хорош он ни был. Нельзя просто войти в класс и начать преподавать. Даже великолепный Михаил Александрович Ульянов сам признавался, что у него не получается. А сейчас все кому не лень набирают курсы по 60–70 человек. И получается, как по многим специальностям, перепроизводство, а свое место в профессии находят те же самые десять процентов, которые и должны найти.

— Ничего хорошего не получилось бы без экспериментов! Люди, которые рискуют, которые обрекают себя стать «расстрельными», привлекают на себя на гнев и «левых», и «правых», — движут театр. Честь им и хвала! Из гениев, которые шли вопреки, — наш Евгений Вахтангов. Представим на секундочку, что было бы, если бы Евгений Багратионович прекрасно себя чувствовал в день премьеры «Принцессы Турандот» и присутствовал бы на спектакле. Не думаю, что Константин Сергеевич Станиславский, видя это «безобразие» на сцене, похвалил бы Вахтангова. Напротив, полагаю, что здорово бы его отругал и не было бы в дальнейшем ни вахтанговского направления в театральном мире, ни Театра имени Вахтангова в частности.

— Есть те, кто поступает легко, и для них в этом нет никакого события, а есть другие, которые пробиваются годами. Я поступал всего дважды. Сначала после школы, а потом после окончания Тульского политехнического института, получив специальность горного инженера. Когда не поступил первый раз, это не означало, что меня не взяли. Просто на втором туре предупредили, что дальше не пропустят, потому что молод, но порекомендовали обязательно прийти на следующий год. Однако родители были уверены, что без должных связей никогда не поступлю. Да и вообще были против, сказали получить сначала «нормальное» образование, а уж потом делать что душе угодно. И я смирился, хотя театр никогда не бросал — занимался в самодеятельности. Заканчивая политех, понимал, что сейчас придется куда-то идти работать инженером, и почувствовал, что не смогу. Решил попробовать еще. Вторая попытка была в Ленинградский театральный институт (сегодня — Российский государственный институт сценических искусств (РГИСИ). — Прим. ред.). Меня брали, и после этого четко осознал, что пойду в театральный. Вообще получилась интересная история. Поступал в разные институты, и даже мог бы учиться у Олега Николаевича Ефремова в Школе-студии МХАТ, но выбрал Щуку. Однажды Ефремов, когда я стал художественным руководителем курса и показывал своих выпускников во МХАТе, меня узнал и то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «Жаль, что не пошел ко мне учиться!».

— Эти муки бесконечны! Когда начинаешь работу над новой ролью, то приходят тревожные мысли, что все куда-то делось, и как с этим быть — непонятно. И до конца так и не знаешь, получилось ли? Римас Туминас (художественный руководитель Театра им. Вахтангова. — Прим. ред.) никогда не говорит «хорошо». Позже, если случится что-то особенное на спектакле, отметит: «А сегодня было… так!» Это высочайшая оценка. Однажды после того, как я отыграл сцену в спектакле «Маскарад», Римас Владимирович пришел ко мне в гримерку и сказал: «Вот это правильно». У меня аж комок к горлу подступил. Но, если бы можно было начать все с начала, я ничего не хотел бы изменить. Всё, к чему я пришел, я пришел через большую работу. Я свою жизнь люблю и ценю.