Как читать «Преступление и наказание» Достоевского
В 2021 году исполняется 200 лет со дня рождения Федора Достоевского. До 8 сентября в центральном здании Государственного музея истории российской литературы им. В.И. Даля на Зубовском бульваре работает выставка «Федор Достоевский. Сильные впечатления», которая знакомит посетителей с малоизвестными сторонами жизни русского классика. А мы поговорили с ведущим научным сотрудником отдела ГМИРЛИ им. В.И. Даля «Музей-квартира Ф.М. Достоевского», кандидатом филологических наук Анной Петровой о самом известном романе писателя. Как Достоевский продумывал сюжеты и героев «Преступления и наказания», какие философские концепции он развенчивает в произведении и почему Раскольников — это тоже «герой своего времени» — узнайте в нашем материале.
«Пьяненькие» и «Исповедь убийцы»: история замысла
Заграничное путешествие, в которое Достоевский отправился летом 1865 года, было наполнено не только разнообразными туристическими впечатлениями, но и напряженной работой над новым произведением. Как вспоминал писатель, он вернулся в Петербург в октябре с уже начатым «Преступлением и наказанием». Однако свои название, тему и жанр роман Достоевского обрел далеко не сразу, подвергаясь неоднократным редакциям. Письма, подготовительные тетради Достоевского 1864–1865 годов, обстоятельства и события его жизни в это время дают ориентиры для понимания замысла и структуры романа.
Прежде всего, «Преступление и наказание» сложилось из слияния и переработки двух повестей, над которыми Достоевский работал параллельно. Одна из них — «Пьяненькие». В ней автор обращался к острой для своего времени социальной проблеме пьянства и хотел показать его разрушительное действие. По плану Достоевского, повесть должна была содержать «все разветвления» данной темы — в том числе и воспитание детей в такой атмосфере.
Отголоски так и не законченной повести в романе прослеживаются в сюжетной линии Мармеладовых. Глава семейства Семен Захарович предстает расслабленным человеком, у которого порок не просто отнял волю и должность, но и забрал жизнь. Достоевский показывает, как пьянство Мармеладова становится причиной нищеты всего семейства, толкает его дочь Соню на панель и приводит к скоротечному развитию чахотки у жены Катерины Ивановны. Особенно пронзительно автор изображает сцены с маленькими детьми — 10-летней Полечкой, 7-летним Колей и 6-летней Лидой, которые вынуждены жить в обстановке общего семейного горя и ежедневных потрясений.
Исповедь и причащение кончились. Катерина Ивановна снова подошла к постели мужа. Священник отступил и, уходя, обратился было сказать два слова в напутствие и утешение Катерине Ивановне.
— А куда я этих-то дену? — резко и раздражительно перебила она, указывая на малюток.
— Бог милостив; надейтесь на помощь всевышнего, — начал было священник.
— Э-эх! Милостив, да не до нас!
— Это грех, грех, сударыня, — заметил священник, качая головой.
— А это не грех? — крикнула Катерина Ивановна, показывая на умирающего.
— Быть может, те, которые были невольною причиной, согласятся вознаградить вас, хоть бы в потере доходов…
— Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. — Да и за что вознаграждать-то? Ведь он сам, пьяный, под лошадей полез! Каких доходов? От него не доходы, а только мука была. Ведь он, пьяница, всё пропивал. Нас обкрадывал да в кабак носил, ихнюю да мою жизнь в кабаке извел! И слава богу, что помирает! Убытку меньше!
— Простить бы надо в предсмертный час, а это грех, сударыня, таковые чувства большой грех!
Катерина Ивановна суетилась около больного, она подавала ему пить, обтирала пот и кровь с головы, оправляла подушки и разговаривала с священником, изредка успевая оборотиться к нему между делом. Теперь же она вдруг набросилась на него почти в исступлении.
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вот он пришел бы сегодня пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да тут же, как рассветет, и штопать бы села, — вот моя и ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить! И то простила!
Глубокий, страшный кашель прервал ее слова. Она отхаркнулась в платок и сунула его напоказ священнику, с болью придерживая другою рукой грудь. Платок был весь в крови…
— А куда я этих-то дену? — резко и раздражительно перебила она, указывая на малюток.
— Бог милостив; надейтесь на помощь всевышнего, — начал было священник.
— Э-эх! Милостив, да не до нас!
— Это грех, грех, сударыня, — заметил священник, качая головой.
— А это не грех? — крикнула Катерина Ивановна, показывая на умирающего.
— Быть может, те, которые были невольною причиной, согласятся вознаградить вас, хоть бы в потере доходов…
— Не понимаете вы меня! — раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. — Да и за что вознаграждать-то? Ведь он сам, пьяный, под лошадей полез! Каких доходов? От него не доходы, а только мука была. Ведь он, пьяница, всё пропивал. Нас обкрадывал да в кабак носил, ихнюю да мою жизнь в кабаке извел! И слава богу, что помирает! Убытку меньше!
— Простить бы надо в предсмертный час, а это грех, сударыня, таковые чувства большой грех!
Катерина Ивановна суетилась около больного, она подавала ему пить, обтирала пот и кровь с головы, оправляла подушки и разговаривала с священником, изредка успевая оборотиться к нему между делом. Теперь же она вдруг набросилась на него почти в исступлении.
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вот он пришел бы сегодня пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да тут же, как рассветет, и штопать бы села, — вот моя и ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить! И то простила!
Глубокий, страшный кашель прервал ее слова. Она отхаркнулась в платок и сунула его напоказ священнику, с болью придерживая другою рукой грудь. Платок был весь в крови…
Вторая повесть — «Исповедь убийцы» — в романе стала основой сюжетной линии Раскольникова. Сама повесть, в свою очередь, выросла из «Записок из Мертвого дома» и «Записок из подполья». В ней заложены зачатки замысла, который возник у Достоевского в период пребывания на каторге, «в тяжелую минуту грусти и саморазложения», как он признавался в письме брату Михаилу в 1859 году. Попав в Омский острог политическим заключенным, писатель оказался в чуждой ему среде — в окружении реальных уголовных преступников. С особенным вниманием всматриваясь в лица убийц, разбойников, мошенников и воров, Достоевский искал и не находил в них следы раскаяния и сожаления и пришел к мысли о том, что преступление «не может быть осмыслено с данных, готовых точек зрения».
От лица повествователя, вымышленного автора «Записок из Мертвого дома» Александра Горянчикова, Достоевский поделился реальным впечатлением, которое произвел на него «знаменитый разбойник», арестант Орлов. Убийца, мучитель и отъявленный злодей Орлов презирал свои собственные страдания и муки, он безгранично владел собой, обладал огромной внутренней энергией и, казалось, не знал страха ни перед чем. Поразило Достоевского и его непоказное, «натуральное» высокомерие — взгляд на все «до невероятности свысока».
С каторги писатель вынес убеждение, что преступление, его действие на душу человека и последующее наказание составляют особую философию. Эти феномены связаны с вопросами о самой природе человека, о сущности добра и зла и не могут быть объяснены внешними, рациональными причинно-следственными связями. Эта точка зрения Достоевского во всей своей полноте раскрывается в романе «Преступление и наказание».
Читайте также:
Достоевский и теория среды: полемическая заостренность романа
Создавая образ Раскольникова как убийцы, у которого отсутствует явный и однозначный мотив, Достоевский не только определил собственный взгляд на проблему преступления. Он полемически отозвался на теорию среды, которую активно пропагандировали социалисты, идеологи революционно-демократического движения 1840–60-х годов. Согласно этой идее, любое преступление можно объяснить неблагополучной обстановкой, в которой человек рос или оказался в определенный момент, и тяжелыми условиями его жизни — бедностью, отсутствием занятости, взращенной наклонностью к порокам.
До совершения преступления Раскольников хочет внушить себе, что его главная цель — выйти из крайне стесненного положения, помочь матери и сестре. А убийство процентщицы Алены Ивановны станет всего лишь необходимой ступенью к получению ее богатства. Однако, совершив задуманное, Раскольников остро ощущает потребность как можно скорее освободиться от украденных денег и драгоценностей и забыть о них, «схоронив», по его выражению, под огромным камнем. Вот как он объясняет Соне причину содеянного: «Знаешь, Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, — знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, — продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее, — то я бы теперь… счастлив был! Знай ты это!» Мы понимаем: на самом деле Раскольников жаждал именно убийства, а ограбление и разрешение собственного бедственного положения оказались иллюзорной целью, которую опровергла сама жизнь.
Достоевский показывает, что преступление Раскольникова выходит далеко за пределы социальной или бытовой плоскости. Когда герой хочет прояснить свои истинные мотивы, ему не хватает слов, чтобы выразить суть прямо и очевидно, и он описывает произошедшее с ним иносказательно — метафорами и сравнениями. Мысленно возвращаясь ко времени убийства процентщицы и прокручивая его в голове, Раскольников говорит фразами с неясным смыслом: «…я не человека убил, я принцип убил. Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался»; «О, ни за что, ни за что не прощу старушонке»; «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку. Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!».
Раскрытие главной причины преступления для Достоевского приравнивается к постижению тайны добра и зла в человеке. Сочинив «головную» теорию, делящую всех на «тварей дрожащих» и «право имеющих», и отточив свою аргументацию, Раскольников оказывается в чувственном плену у мысли о будущем преступлении. Он называет ее «проклятой мечтой», «безобразным сном» и сознает себя попавшим под ее чары, наваждение.
Показывая, как созревает в герое решимость на преступление, Достоевский изображает явление «внутреннего подполья», которое впервые вывел и описал в «Записках из подполья». Раскольников затворяется во внутреннем мире и уединяется от людей не столько из-за сознания безнадежности своего положения, сколько по собственной злой воле, личному выбору: «Я вот тебе сказал давеча, что в университете себя содержать не мог. А знаешь ли ты, что я, может, и мог? Мать прислала бы, чтобы внести, что надо, а на сапоги, платье и на хлеб я бы и сам заработал; наверно! Уроки выходили; по полтиннику предлагали. Работает же Разумихин! Да я озлился и не захотел. Именно озлился (это слово хорошее!). Я тогда, как паук, к себе в угол забился».
Так Достоевский полемизирует с теорией среды и утверждает, что никакие внешние обстоятельства и неблагоприятные жизненные условия, идеология и прочие рациональные проекты переустройства мира не могут до конца поработить человека и продиктовать ему ту или иную модель поведения — у него всегда остается свобода выбора.
Раскольников — герой времени и безвременья
Выбор Раскольниковым старухи-процентщицы в качестве жертвы обусловлен его увлечением модной в обществе 1860-х годов, особенно среди молодежи, идеей разумной пользы. Ее идеологами были социалисты во главе с Николаем Чернышевским. Они считали, что все явления действительности нужно рассматривать исходя из критериев «разумности», «пользы», «рациональности», «утилитарности». Достоевский нашел эту идею «недоконченной» и радикализировал ее в романе: его герой применяет критерий «пользы» по отношению к жизни Алены Ивановны. И когда Раскольников смотрит на процентщицу только как на старуху, которая «никуда не годна», то и расправа над ней оказывается не преступлением: «Если только можно назвать преступлением этот поступок над старухой, злой, завистливой и глупой, которая сама не знает, для чего живет на свете…»
Раскольников решается на убийство, чтобы избавить от Алены Ивановны в том числе и ее бессловесную сестру Лизавету, которую процентщица держит в работницах. Но когда он идет на преступление и совершает его, невольным свидетелем становится та самая Лизавета — и он убивает и ее. Так Раскольников проявляет себя как характерный представитель эпохи 1860-х годов: он увлекается одной актуальной, но не до конца оформленной идеей и демонстрирует то общее, что определяет его поколение — необычайную «шаткость в понятиях», размытость границ добра и зла, представление об относительности всех нравственных принципов.
Достоевский не только изображает преступление, но и очень подробно воссоздает его последствия для Раскольникова. Убийству, как показывает Достоевский, сопротивляется сама природа человека. Преступление потрясает все существо Раскольникова, и его мировосприятие неизбежно меняется. Постоянно возвращаясь в памяти к убийству, припоминая предшествующие ему обстоятельства, он останавливается и «замирает», оказывается в некоем безвременье, и даже в присутствии других людей остается наедине с самим собой.
Он бродил без цели. Солнце заходило. Какая-то особенная тоска начала сказываться ему в последнее время. В ней не было чего-нибудь особенно едкого, жгучего; но от нее веяло чем-то постоянным, вечным, предчувствовались безысходные годы этой холодной, мертвящей тоски, предчувствовалась какая-то вечность на «аршине пространства».
Основное следствие преступления Раскольникова — чувство тотальной разобщенности со всеми: «Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказалось душе его». Раскольникова от остальных людей отделяет его невысказанное слово, тайна его преступления.
И тем не менее гуманизм Достоевского проявляется главным образом в том, что он, будучи всеведущим автором, не выносит приговора Раскольникову заранее. В романе герой предстает на своего рода распутье, в ситуации ключевого выбора. Первая возможность для Раскольникова — скрыть преступление, любым способом избежать наказания и тем самым повторить путь Свидригайлова, одного из своих литературных двойников. Как и Раскольников, Свидригайлов в свое время тоже переступил черту, совершил убийство двух женщин, однако следы преступлений ему удалось скрыть. Эта безнаказанность порождает в Свидригайлове чувство совершенного превосходства и приводит его к цинизму, возведенному в крайнюю степень.
Второй путь открывает Раскольникову Соня Мармеладова. Не понимая «головной» теории Раскольникова, она улавливает суть — его страдание, которое он не может никому, включая себя самого, объяснить. «Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете!» — говорит она, узнав о преступлении. Соня открывает Раскольникову евангельские истины. Ключевым эпизодом этой линии становится сцена, когда Мармеладова читает Раскольникову фрагмент о воскрешении Лазаря. Именно Соня доносит до него мысль о необходимости признаться в содеянном и понести наказание.
Раскольников до последнего сопротивляется наказанию — и когда отправляется доносить на самого себя в контору Ильи Петровича, он выясняет, что его преступление может остаться безнаказанным, и так и не признается в содеянном. Но как только он спускается вниз по лестнице с ощущением свободы и безнаказанности, он встречается с Соней и видит в ее взгляде что-то такое, что дает ему импульс вернуться назад и во всем сознаться: «Он сошел вниз и вышел во двор. Тут на дворе, недалеко от выхода, стояла бледная, вся помертвевшая, Соня и дико, дико на него посмотрела».
По мысли Достоевского, открываясь в преступлении и принимая наказание за него как необходимость, Раскольников встает на тот единственный путь, который может привести его к духовному возрождению, намеченному в эпилоге романа.
Беседовала Екатерина Тарасова
Смотрите также
