Как читать Набокова
Что общего между Ганиным из романа «Машенька» и самим автором, как разглядеть в «Защите Лужина» шахматную доску, что символизирует бабочка в «Приглашении на казнь» и как работал «цветовой слух» Набокова — разбираемся вместе с порталом «Культура.РФ».
Потерянная родина: «Машенька»
Роман «Машенька» был первым в творчестве Владимира Набокова. Он написал его во время жизни в Берлине — в 1926 году, почти сразу после свадьбы с Верой Слоним.
Будучи уже зрелым писателем, он воспринимал роман как пробу пера: по сравнению с более поздними произведениями, «Машенька» не такая запутанная и замысловатая. В центре сюжета — эмигрантская жизнь первой четверти XX века. Сам Владимир Набоков не скрывал, что во многом это автобиографическое произведение, своего рода отражение ностальгии по родине. К моменту его написания Набоков уже семь лет прожил в эмиграции: в 1919 году семья навсегда покинула Россию.
Главный герой — Ганин — живет в русском пансионе в Берлине. Сосед Алферов, недавно оказавшийся в этой гостинице, показывает ему фотографию своей жены Маши, которая должна через несколько дней приехать в Германию. В этой девушке Ганин узнает свою первую любовь. Неожиданное открытие возрождает в памяти главного героя образ прошлого: перед ним оживает утраченная родина.
Окно большой старомодной уборной в крыле дома, между чуланом и комнатушкой экономки, выходило на заброшенную часть садовой площадки, где чернела в тени железного навеса чета колес над колодцем и шли по земле деревянные желоба водостока между обнаженными вьющимися корнями трех огромных, разросшихся вширь тополей. Окно было расписное: цветной копьеносец казал на стекле свою квадратную бороду и могучие икры, — и странно светился он при тусклом блеске керосиновой лампы с жестяным рефлектором, висевшей подле тяжелого бархатного шнура: дернешь, и в таинственных недрах дубового кресла закипит влажный гул, глухие глотки. <…>
«Машенька», — опять повторил Ганин, стараясь вложить в эти три слога все то, что пело в них раньше, — ветер, и гудение телеграфных столбов, и счастье, — и еще какой-то сокровенный звук, который был самой жизнью этого слова. Он лежал навзничь, слушал свое прошлое».
«Машенька», — опять повторил Ганин, стараясь вложить в эти три слога все то, что пело в них раньше, — ветер, и гудение телеграфных столбов, и счастье, — и еще какой-то сокровенный звук, который был самой жизнью этого слова. Он лежал навзничь, слушал свое прошлое».
Владимир Набоков, «Машенька»
Машенька — это не только бывшая любовь Ганина, но символ безвозвратно утраченной родины — «вся его юность, его Россия». Именно поэтому Ганин отказывается от предательской мысли встретиться с Машей: «Но теперь он до конца исчерпал свое воспоминанье… и образ Машеньки остался вместе с умирающим поэтом там, в доме теней, который сам уже стал воспоминаньем. И, кроме этого образа, другой Машеньки нет и быть не может».
Шахматная партия: «Защита Лужина»
У Владимира Набокова с детства было много увлечений: он занимался теннисом и футболом, учил иностранные языки и боксировал — но с особой страстью занимался энтомологией и шахматами. В шахматы его научил играть отец. Уже в 1917 году, когда писателю было 18 лет, он начал сочинять шахматные задачи, а свою первую задачу опубликовал на три года раньше, чем первый роман, — в 1923 году в апрельском номере берлинской газеты «Руль».
В продолжение 20 лет эмигрантской жизни в Европе я посвящал чудовищное количество времени составлению шахматных задач. Это сложное, восхитительное и никчемное искусство стоит особняком: с обыкновенной игрой, с борьбой на доске, оно связано только в том смысле, как, скажем, одинаковыми свойствами шара пользуется и жонглер, чтобы выработать в воздухе свой хрупкий художественный космос, и теннисист, чтобы как можно скорее и основательнее разгромить противника.
Владимир Набоков, «Другие берега»
Эта игра так или иначе появляется во многих романах Набокова. Шахматным вундеркиндом писатель сделал главного героя романа «Защита Лужина», который завершил в 1929 году. В письме к матери он говорил: «Через три-четыре дня поставлю точку. Долго потом не буду браться за такие чудовищно трудные темы, а напишу что-нибудь тихое, плавное. Все же я доволен моим Лужиным, — но какая сложная, сложная махина». Роман появился сначала в журнале «Современные записки», а позже вышел отдельной книгой в издательстве «Слово» в 1930 году в Берлине.
Главный персонаж романа Лужин в 11 лет открывает для себя шахматы. Эта игра становится для него спасением от жестокого мира, способом уйти от реальности — он вырастает в известного и сильного гроссмейстера. Но шахматы присутствуют не только в содержании произведения, но и в его форме. В предисловии к английскому изданию Набоков писал: «Мою историю нелегко было сочинить, но я испытывал большое наслаждение, заставляя тот или иной образ и сцену вводить фатальный узор в жизнь Лужина и придавая описанию сада, путешествия, череды мелких событий сходство с искусной игрой, и особенно в последних главах, где обычная шахматная атака разрушает сокровенные элементы психического здоровья моего бедняги».
Исследователь творчества Набокова Сергей Сакун в своей масштабной работе «Гамбит Сирина» представил версию, что образ Лужина — фигура черного коня, а пейзажи и описания интерьера в тексте — шахматная доска. Ученый даже составил чертеж берлинской квартиры Лужина.
Читайте также:
«Высшее наслаждение»: бабочки в романах Набокова
Еще в детстве Набоков увлекся энтомологией, в автобиографии «Другие берега» он писал: «Первая моя мысль при блеске утра в окне была о бабочках, которых припасло для меня это утро». Он писал научные статьи и собирал коллекцию, выдвигал энтомологические гипотезы, рисовал насекомых в альбомах и помещал бабочек на страницы своих книг. Во время путешествия по Америке в поисках бабочек Набоков начал писать свою «Лолиту», и даже в Швейцарию писатель переехал из-за альпийских склонов, где можно было собирать и изучать насекомых.
И высшее для меня наслаждение — вне дьявольского времени, но очень даже внутри божественного пространства — это наудачу выбранный пейзаж, все равно в какой полосе, тундровой или полынной, или даже среди остатков какого-нибудь старого сосняка у железной дороги между мертвыми в этом контексте Олбани и Скенектеди (там у меня летает один из любимейших моих крестников, мой голубой samuelis) — словом, любой уголок земли, где я могу быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это — блаженство, и за блаженством этим есть нечто не совсем поддающееся определению. Это вроде какой-то мгновенной физической пустоты, куда устремляется, чтобы заполнить ее, все, что я люблю в мире.
Владимир Набоков, «Другие берега»
Бабочки были неотъемлемой частью произведений Набокова: исследователи насчитали более 570 их упоминаний в текстах писателя. Энтомологом был отец Федора Годунова-Чердынцева в романе «Дар», коллекционером сделал Набоков главного героя рассказа «Пильграм»: «Энтомолог он был превосходный… В его ящиках были все страны мира, но сам он нигде не побывал и только иногда, по воскресеньям, летом, уезжал за город, в скучные, песчано-сосновые окрестности Берлина, вспоминал детство, поимки, казавшиеся тогда такими необыкновенными, и с грустью смотрел на бабочек, все виды которых ему были давным-давно известны…»
Образ бабочки в текстах Набокова — символ мировой красоты и гармонии, он также часто связан со смертью. В романе «Приглашение на казнь» главный герой Цинциннат наблюдает в своей камере, как паук высасывает «маленькую, в белом пушку бабочку и трех комнатных мух». На бабочку он отвлекается, когда пишет записки и останавливается на слове «смерть»:
…вертя карликовый карандаш, он задумался, а к краю стола пристал коричневый пушок, там, где она недавно трепетала, и Цинциннат, вспомнив ее, отошел от стола, оставил там белый лист с единственным, да и то зачеркнутым словом и опустился… около койки, на железной ножке которой, совсем внизу, сидела она, спящая, распластав зрячие крылья в торжественном неуязвимом оцепенении… Цинциннат не удержался, кончиком пальца провел по седому ребру правого крыла у его основания, потом по ребру левого (нежная твердость! неподатливая нежность!), — но бабочка не проснулась, и он разогнулся — и, слегка вздохнув, отошел, — собирался опять сесть за стол, как вдруг заскрежетал ключ в замке и, визжа, гремя и скрипя по всем правилам тюремного контрапункта, отворилась дверь.
Владимир Набоков, «Приглашение на казнь»
«Цветовой слух» в произведениях синестетика
В автобиографической книге «Память, говори» Владимир Набоков писал о необычном способе восприятия окружающей действительности: «Сверх всего этого я наделен в редкой мере цветным слухом. Не знаю, впрочем, правильно ли говорить о «слухе», цветное ощущение создается, по-моему, самим актом голосового воспроизведения буквы, пока воображаю ее зрительный узор». Писатель был синестетиком: буквы и звуки были наделены в его сознании вкусом и цветом. Эта особенность Набокова не могла не отразиться на его текстах.
Набоков находил нетривиальные цветовые метафоры: тени в его «Отчаянии» — ртутные, волосы у лагерной начальницы в «Лолите» — ржавые, петербургская слякоть в «Других берегах» видится писателю фиолетовой. Литературовед Геннадий Барабтарло написал монографию «Тень факта. Путеводитель по «Пнину», в которой насчитал в романе 238 упоминаний цвета — от янтарно-желтого и янтарно-бурого до изумрудно-серого и древесно-красного.
Чаще всего в романах Владимир Набоков, наряду с необычным цветовым образом, создавал и звуковую картинку:
Но рядом со мной и вправду кто-то сидел, костлявый, нелепый, в ушастых немецких сапожках, и голос его звенел, шелестел, золотой, сочно-зеленый, знакомый — а слова были все такие простые, людские…
Владимир Набоков, «Нежить»
Исследователи со всего мира продолжают изучать разные мотивы в произведениях Набокова. Но сам писатель однажды сказал: «Я оставляю решение этих загадок моим ученым комментаторам, их соловьиным трелям в яблочном саду знаний. Говоря беспристрастно, я не нахожу основополагающих идей, таких как идея судьбы, в своих романах, по крайней мере там нет ни одной идеи, которая нашла бы ясное выражение в словах числом меньше, чем количество слов, которое я затратил на ту или иную книгу».
Автор: Евгения Ряднова
Смотрите также