Выставка «Ах, мой милый Людвиг!»

Коллективный проект четырех художниц откроется в новом пространстве — в «Актовом зале».

Четыре проекта — о языке и (не) возможности коммуникации в современном мире, и потому она — посвящение Людвигу Витгенштейну, одному из величайших философов языка XX века. «Язык и мир» для Витгенштейна были зеркальной парой, и значимой единицей мира был не объект, но факт, а значимой языковой единицей — не слово, а предложение: «значение слова есть его употребление». Контекст меняет значение. Но вспоминаем и сказку Ганса Христиана Андерсена «Свинопас» с лейтмотивом: «Ах, мой милый Августин, /Все прошло, прошло, прошло!». У Андерсена все прошло по-разному: для тех, кто мыслит поверхностно, будущего нет, для тех, кто ищет правды — оно наступит. Эта песенка по легенде была написана музыкантом Августином, упавшим во время чумы в яму с трупами больных, но его песню услышали, вытащили и он даже не заразился. Эту же мелодию в XVIII веке играли часы на Спасской башне в Москве. Важно искать правды в языке, культуре, историческом контексте — и тогда можно будет избежать чумы, и все пройдет.

Выставка Эрики Савиной «Гипертолерантность» — о новейших правилах этики в одной фразе, но на разных языках. Так, например, белому человеку нельзя говорить о проблемах Black Lives Matter, поскольку он не может познать их изнутри. Но не ведет ли это разрешение говорить только о себе к предельному равнодушию и замкнутости, атомизации сообществ, которые могут делиться на разности до бесконечного одиночества?

Мелания Никифорова в проекте Liminal Languages обращается к четырем к странам, между которыми была поделена ее судьба. Работы созданы на английском, турецком, греческом и осетинском языках. Каждая из стран представлена триптихами, внутри которых два текста на языке страны, представляющие исторические ситуации, где та оказывалась жертвой или агрессором. Единственные работы на русском языке — третья часть каждого триптиха, личное письмо гражданина, пострадавшего от конфликта, и только через него можно понять, что произошла некая трагедия. Но написаны они нейросетью и выдают за правду искусственную языковую структуру и введенные в нее данные. Может ли быть на основе ИИ создан новый язык вроде эсперанто? И если нет контекста реального мира, то действителен ли он? Можно ли утверждать, что одна культура невиннее другой, а соответственно, предпочтительнее для ассоциации с собой?

Алика Галимова в своем проекте «Спокойного сна» сталкивает идиллическую иллюзорность живописи, которая сама по себе как техника является атрибутом успеха и благосостояния, и реди-мейд — односпальные матрасы, положенные на полу как можно ближе друг к другу, чтобы занимать меньше квадратных метров. На стенах — живописный каталог мечты, на полу — суровая реальность.

Полина Боликова в своем проекте Mismessage предельно обостряет проблему возможности коммуникации. В-сущности, у каждого человека свой собственный язык, и никто другой не способен понять его полностью. Витгенштейн предлагал своим студентам мысленный эксперимент «Жук в коробке» (Beetle in a box) — у каждого он как будто есть, но каждый под жуком может подразумевать свое, и это уже личный язык, который нельзя передать другому. У каждого своя боль. Но разделить ее можно. Если попытаться. Витгенштейн говорил, что «этика не поддается высказыванию». В языке как таковом, в разности культур — возможно. Но в чувственном опыте искусства можно ее понять. На этой выставке зритель точно почувствует трудности перевода, в какой– то момент станет чужим для контента — и ощутит то, что трудности перевода можно преодолеть эмпатией.