«КИНО — ЭТО ИСКУССТВО ВСПЫШЕК»

100 лет со дня рождения Сергея Параджанова. 

Он родился в армянской семье, вырос в сердце старого Тифлиса, где соседствовали люди разных национальностей и вероисповеданий. Учился во ВГИКе у классиков советского кино Игоря Савченко и Александра Довженко. Снимал фильмы в нескольких республиках СССР, на материале молдавской, украинской, армянской, грузинской, азербайджанской литературы и фольклора. И в каждом случае удивительно точно «попадал» в этот материал.

В истории это беспрецедентный случай: Параджанова считают классиком национального кино сразу в нескольких странах.

Но сразу оговоримся: на право считать Параджанова своим претендуют не только кинематографисты разных стран, но и художники. Его коллажи, собранные из подручных средств, порой в тяжелейших жизненных условиях, сегодня являются жемчужинами солидных частных коллекций и музейных фондов. Рисунки, сделанные на бегу, на полях машинописных сценариев, на открытках друзьям, бережно сохранены и по большей части опубликованы этими самыми друзьями и исследователями. И это только малая часть «художеств» Параджанова! Ведь он творил искусство из всего, к чему прикасался, и только на фотографиях остались, например, спонтанные ассамбляжи в тех домах, где он оказывался в гостях, какие-то композиции-декорации, причудливые объекты, преображенные его буйной фантазией шляпы… Фантазии Параджанова нет равных. Причем из сегодняшнего дня видно, что он был художником будущего — в том смысле, что самовыражался в не ведомых тогда советскому человеку жанрах поп-арта, искусства художественной инсталляции. Специального образования в области изо у Параджанова не было, как и возможности оперативно знакомиться с передовыми тенденциями в западном искусстве. В таких случаях всегда задаешься вопросом: откуда в человеке эта свобода мышления, смелость? Впрочем, наш герой — гений, и обычные представления о природе тех или иных свойств личности тут не работают. 

Страсть к вещам — когда она полезна

Но вот исток таланта Параджанова подбирать и причудливо компоновать вещи его друзья и биографы все же определенно приписывают обстоятельствам его детства. Отец будущего режиссера-художника работал в торговле и не гнушался перепродажей антиквариата. Через дом Параджановых проходило огромное количество редких старинных вещей. В этом было что-то от сказки, где восточный купец идет со своим караваном сквозь разные земли и его мешки то наполняются заморскими диковинками, то пустеют… Параджанов-старший знал цену этим вещам (ради цены и рисковал), а сын в них видел послания из прошлых эпох. И, конечно, в Тбилиси, на перекрестье многих культур, материальные свидетельства прошлого отличались особым разнообразием.

Эти впечатления детства потом прорастут не только в коллажах, но и в фильмах Сергея Параджанова. Он шел к познанию национальной культуры не «от головы», а через быт, декор, вещи — они сообщали ему о народе и истории гораздо больше, чем другим. «Вещные» детали на экране оборачивались мощными поэтическими образами.

Кинематографистов-современников поэтика Параджанова шокировала. Даже во времена оттепели, когда советское кино стало гораздо более раскованным в эстетике, а многие режиссеры, сценаристы и критики получили возможность знакомиться с новинками мирового кино, картины Параджанова «Тени забытых предков» (1964) и «Саят-Нова» (1969) вызывали оторопь. В них не было привычной драматургии — последовательного повествования, наследовавшего классической литературе. «Кино — это искусство вспышек», — вспоминала позже слова Параджанова киновед Кора Церетели. Действительно, не рассказом, а коллажем мощных образов, застревающих в сознании, был каждый фильм этого странного, яркого не то режиссера, не то художника (упрекать Параджанова в эксплуатации приемов живописцев начали после первых показов «Саят-Новы»). Но он не видел в том греха. «Я всегда был пристрастен к живописи и давно уже свыкся с тем, что воспринимаю кадр как самостоятельное живописное полотно, — объяснял Параджанов в статье-манифесте «Вечное движение» на страницах журнала «Искусство кино» (№ 1 за 1966 г.). — В своей практике я чаще всего обращаюсь к живописному решению, но не литературному. И мне доступнее всего та литература, которая по сути своей сама — преображенная живопись. Мы обедняем себя, мысля только кинематографическими категориями. Поэтому я постоянно берусь за кисть, поэтому я охотнее общаюсь с художниками, композиторами, чем со своими коллегами по профессии. Мне открывается другая система мышления, иные способы восприятия и отражения жизни. Вот когда чувствуешь, что кино — синтетическое искусство. Это одна из возможностей уходить от себя, от своих удач и ошибок — уходить от стандарта, от сложившегося и привычного мира».