Собирались вечерами зимними,
Говорили то же, что вчера…
И порой почти невыносимыми
Мне казались эти вечера.

Обсуждали все приметы искуса,
Превращали сложность в простоту,
И моя Беда смотрела искоса
На меня — и мимо, в пустоту.

Этим странным взглядом озадаченный,
Темным взглядом, как хмельной водой,
Столько раз обманутый удачами,
Обручился я с моей Бедой!

А зима все длилась, все не таяла,
И, пытаясь одолеть тоску,
Я домой, в Москву спешил, из Таллина,
Из Москвы — куда-то под Москву.

Было небо вымазано суриком,
Белую поземку гнал апрель…
Только вдруг, — прислушиваясь к сумеркам,
Услыхал я первую капель.

И весна, священного священнее,
Вырвалась внезапно из оков!
И простую тайну причащения
Угадал я в таяньи снегов.

А когда в тумане, будто в мантии,
Поднялась над берегом вода, —
Образок Казанской Божьей Матери
Подарила мне моя Беда!..

Было тихо в доме. Пахло солодом.
Чуть скрипела за окном сосна.
И почти осенним звонким золотом
Та была пронизана весна!

Та весна — Прощения и Прощания,
Та, моя осенняя весна,
Что дразнила мукой обещания
И томила. И лишала сна.

Словно перед дальнею дорогою
Словно — в темень — угадав зарю,
Дар священный твой ладонью трогаю
И почти неслышно говорю:

— В лихолетье нового рассеянья,
Ныне и вовеки, навсегда,
Принимаю с гордостью Спасение
Я — из рук твоих — моя Беда!