«Пролетарий
       туп жестоко —
дуб
  дремучий
        в блузной сини!
Он в искусстве
        смыслит столько ж,
сколько
    свиньи в апельсине.
Мужики —
      большие дети.
Крестиянин
       туп, как сука.
С ним
   до совершеннолетия
можно
    только что
          сюсюкать».
В этом духе
      порешив,
шевелюры
      взбивши кущи,
нагоняет
     барыши
всесоюзный
       маг-халтурщик.
Рыбьим фальцетом
          бездарно оря,
он
  из опер покрикивает,
он
  переделывает
         «Жизнь за царя»
в «Жизнь
     за товарища Рыкова».
Он
  берет
     былую оду,
славящую
     царский шелк,
«оду»
   перешьет в «свободу»
и продаст,
     как рев-стишок.
Жанр
   намажет
        кистью тучной,
но узря,
     что спроса нету,
жанр изрежет
        и поштучно
разбазарит
      по портрету.
Вылепит
     Лассаля
         ихняя порода;
если же
    никто
       не купит ужас глиняный —
прискульптурив
         бороду на подбородок,
из Лассаля
      сделает Калинина.
Близок
    юбилейный риф,
на заказы
     вновь добры,
помешают волоса ли?
Год в Калининых побыв,
бодро
   бороду побрив,
снова
   бюст
      пошел в Лассали.
Вновь
   Лассаль
       стоит в продаже,
омоложенный проворно,
вызывая
     зависть
         даже
у профессора Воронова.
По наркомам
       с кистью лазя,
день-деньской
       заказов ждя,
укрепил
     проныра
          связи
в канцеляриях вождя.
Сила знакомства!
         Сила родни!
Сила
   привычек и давности!
Только попробуй
         да сковырни
этот
   нарост бездарностей!
По всем известной вероятности —
не оберешься
       неприятностей.
Рабочий,
     крестьянин,
           швабру возьми,
метущую чисто
         и густо,
и месяц
     метя
        часов по восьми,
смети
    халтуру
        с искусства.