Распознать буржуя —
                просто
(знаем
     ихнюю орду!):
толстый,
      низенького роста
и с сигарою во рту.
Даже
     самый молодой —
зуб вставляет
           золотой.
Чу́дно стрижен,
           гладко брит…
Омерзительнейший вид.
А из лы́синных целин
подымается —
           цилиндр.
Их,
  таких,
      за днями дни —
раздраконивал
        Дени.

А буржуй —
      завел бородку
(зря соваться —
        нет причин),
влез,
   как все,
       в косоворотку
и почти
    неотличим.
Вид
  под спе́ца,
       худ с лица —
не узнаешь подлеца.
Он вшой
    копошится
          на вашем теле,
никак
   не лезет
        в тузы,
гнездится
     под вывеской
            разных артелей,
дутых,
    как мыльный пузырь.
Зал
  парадных
       не любит он,
по задворкам
       ищите хвата.
Где-то он
     закупает лен,
где-то
   хлеб
      у нас
         перехватывает.
Он лавку
    украсит
        сотнею ваз…
Куда
   государственным органам!
В такую
    любезность
          обсахарит вас,
что вы
    прослезитесь растроганно.
Не сам
    штурмует,
         тих да хитёр,
сначала
    движется
         парламентёр:
он шлет
    в канцелярский за́мок
своих
    расфуфыренных самок.
Бывает,
    раскиснет партиец иной:
— И мне бы
      влюбиться
            в звезду из кино! —
мечтает,
    ничем не замаран…
А частник
     встает
         за его спиной,
как демон
     сзади Тамары.
«Не угодно ли взаймы?
Что вы?
    Ах!
      Сочтемся мы!..»
И идет
    заказ
       на сии дрова
в артель
    гражданина Сидорова.
Больше,
    Сидоров,
подноси
     даров!
И буржуй,
     от чувства великого,
из уральского камня,
           с ласкою,
им
  чернильницу с бюстом Рыкова
преподнес
      в годовщину февральскую.
Он купил
     у дворника брюки
(прозодежда
       для фининспектора), —
а в театре
     сияют руки
всей игрой
      бриллиантного спектра.
У него
   обеспечены рублики —
всем достояньем республики.
Миллионом набит карман его,
а не прежним
       советским «лимоном».
Он мечтает
      узреть Романова…
Не Второго —
       а Пантелеймо́на.
На ложу
    в окно
        театральных касс
тыкая
   ногтем лаковым,
он
  дает
     социальный заказ
на «Дни Турбиных» —
           Булгаковым.
Хотя
   буржуй
       и лицо перекрасил
и пузо не выглядит грузно —
он волк,
    он враг
        рабочего класса,
он должен быть
        понят
           и узнан.
Там,
   где речь
        о личной выгоде,
у него
   глаза навыкате.
Там,
   где можно пролезть
             для своих нажив,
там
  его
    глаза — ножи.
Не тешься,
     товарищ,
          мирными днями.
Сдавай
    добродушие
          в брак.
Товарищи,
     помните:
          между нами
орудует
    классовый враг.

Кулака увидеть —
         просто —
посмотри
     любой агит.
Вон кулак:
     ужасно толстый,
и в гармошку сапоги.
Ходит —
    важный,
воло̀сья —
     припомажены.
Цепь лежит
      тяжелым грузом
на жилетке
      через пузо.
Первый пьяница
         кулак.
Он гуляка из гуляк —
и целуется с попами,
рабселькорам на память.
Сам,
   отбился от руки,
всё мастачат
       батраки.
Сам,
   прельщен оконным светом,
он,
  елозя глазом резвым,
ночью
    преда сельсовета
стережет
     своим обрезом.
Кулака
    чернят —
         не так ли? —
все плакаты,
      все спектакли.
Не похож
     на кулачество
            этот портрет.
Перекрасил кулак
         и вид
            и масть.
Кулаков
    таких
       почти и нет,
изменилась
      кулачья видимость.
Сегодня
    кулак
       и пашет,
и сам
   на тракторе
прет, коптя,
он лыко
    сам
      дерет по лесам —
чтоб лезть
     в исполком
           в лаптях.
Какой он кулак?!
         Помилуй бог!
Его ль
   кулаком назовем?
Он
  первый
      выплатил
           свой налог
и первый
     купил заем.
А зерно —
     запрятано
чисто и опрятно.
Спекульнуть получше
на голодный случай.
У него
   никакого батрачества,
крестьянин
      лучшего качества.
На семейном положеньице, —
чтоб не было
       зря
         расходца,
каждый сын
      весною женится,
а к зиме
     опять расходится.
Пашут поле им
        от семи до семи
батраков семнадцать
под видом семьи.
Попробуй
     разобраться!
Иной
   работник
        еще незрел,
сидит
   под портретом Рыкова,
а сам у себя
      ковыряет в ноздре,
ленясь,
    дремля
        и покрикивая.
То ли дело —
       кулак:
обхождение —
       лак.
Все дворы
     у него,
        у черта,
учтены
    корыстным учетом:
кто бедняк
      и который богатый,
где овца,
     где скот рогатый.
У него
    на одной на сажени
семенные культуры рассажены.
Напоказ,
    для начальства глазастого,
де —
   с культурой веду хозяйство.
Но
  попрежнему —
         десятинами
от трехполья
       веет сединами.
И до этого дня
       наш советский бедняк
голосит
    на работе
         «Дубину»,
а новейший кулак
         от культурнейших благ
приобрел
     за машиной машину.
«Эх, железная,
       пустим.
Деревенщина —
        сама пойдет.
Заплатит, —
      получим
          и пустим».
Лицо приятное,
        ласковый глаз,
улыбка
    не сходит с губ.
Скостит
    на копейку
          задолженность с вас,
чтоб выпотрошить —
          рупь.
Год, другой —
       и вся округа
в кабалу
    затянута туго.
Трут в поклонах
        лбом о́нучи:
«Почет
    Иван Пантелеймонычу».
Он добряк,
      но дочь, комсомолку,
он в неделю
      со света сживет.
«Где была?
      Рассказывай толком!
Набивала
     детьми
         живот?»
Нет управы.
      Размякло начальство
от его
   угощения частого.
Не с обрезом
       идет под ве́чер, —
притворясь,
      что забыл о вражде,
с чаем
    слушает
        радиоречи —
уважаемых вождей.
Не с обрезом
       идет
          такой мужик.
Супротив милиции…
          Где ж им?!
Но врагу своему
        сегодня
            гужи
он намажет
      салом медвежьим.
И коняга,
     страшась медведя,
разнесет
     того, кто едет.
Собакой
    сидит
       на своем добре.
У ямы,
    в кромешной темени,
зарыта
    деньга
        и хлеб, —
и обрез
    зарыт
        до поры до времени.
Кулак орудует,
       нечего спать.
Будем крепче, чем кре́мни.
Никаким обрезом
         обратно и вспять
не повернуть
       советского времени.
Хотя
   кулак
      лицо перекрасил
и пузо
    не выглядит грузно —
он враг
    и крестьян,
          и рабочего класса,
он должен быть
        понят
           и узнан.
Там,
   где речь
        о личной выгоде,
у него
   глаза навыкате.
Там,
   где брюхо
        голодом пучит,
там
  кулачьи
      лапы паучьи.
Не тешься,
      товарищ,
           мирными днями,
сдавай
    добродушие
          в брак.
Товарищ,
     помни:
         между нами
орудует
    классовый враг.