ОТТЕПЕЛЬ.
ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ ВЕСНЫ

Рассказываем о расцвете кино, литературы, живописи, архитектуры и музыки
в непростую для страны эпоху

Эти годы многие шестидесятники вспоминают как лучшее время не только в своей жизни, но и в истории страны. Короткий период оттепели — всего 12 лет, с 1956-го по 1968-й, — изменил буквально всё. Это было удивительное время свободы в несвободной стране — свободы, конечно, относительной, но очень плодотворной.
Вначале было слово — точнее, книга. В 1954 году поэт и журналист Илья Эренбург написал повесть «Оттепель»: историю о том, как молодые люди выбирают между правдой и ложью, Родиной и Парижем, эгоизмом и стремлением быть нужным людям — и все это на фоне не столько календарной, сколько чувствующейся в жизни весны. До весны советской, которая, кстати, тоже началась не по календарю, тогда оставалось два года.
С «секретной речи» Хрущева в 1956 году началась эпоха невиданной свободы
25 февраля 1956 года, в последний день работы ХХ съезда КПСС, генсек Никита Хрущев зачитал доклад «О культе личности и его последствиях», в котором среди прочего осуждались сталинский террор и репрессии. Несмотря на секретность, весть о докладе распространилась мгновенно: сначала по странам Восточного блока, потом текст опубликовали в США и почти одновременно с этим официально обнародовали в СССР. Именно с этой «секретной речи» и началась эпоха невиданной свободы, которая затронула почти все стороны жизни советского человека.

Заметно ослабла цензура в литературе и кино, легче задышало неофициальное искусство, которое перестали загонять в рамки сталинского соцреализма. СССР стал более открытой страной, и даже США в официальных источниках теперь позиционировались не как враги, а как «оппоненты».
В 1957 году в Москве прошел Международный фестиваль молодежи и студентов, буквально открывший для советского человека другой мир — с джинсами и джазом. В 1959-м Хрущев и Никсон презентовали национальную выставку США и начали налаживать культурный обмен между двумя странами. В 1961-м Юрий Гагарин стал первым человеком в мировой истории, полетевшим в космос.

С космической скоростью происходила и культурная эволюция страны: в СССР началась эпоха больших имен и больших произведений, особенно высокая концентрация которых наблюдалась в «важнейшем из искусств».
КИНО
Надежды и сомнения
Космический и научный прорыв Советского Союза вывел на общественную авансцену, а заодно и на киноэкраны новых романтических героев — ученых, инженеров, геологов. Тогда же появилось известное противопоставление «физиков» и «лириков», которое, впрочем, на деле напоминало скорее синергию, поскольку и те и другие считали, что искусство с наукой могут гармонично сосуществовать.
Моде на физиков с лирическим уклоном поспособствовал фильм режиссера Михаила Ромма
«Девять дней одного года».
Он вышел на экраны в 1962 году и оказался одной из самых значимых картин советского кино.
Отрывок из фильма «Девять дней одного года»
Образ интеллигентного физика-ядерщика в исполнении Алексея Баталова, который губит свое здоровье на благо науки, надолго стал романтическим идеалом и образцом для нового поколения отечественных ученых.
Эпизоды из картины
«Планета бурь» позже были использованы в известных голливудских фильмах
На волне все тех же космических успехов расцвел и жанр научной фантастики. В том же 1962-м вышел фантастический фильм ленинградского режиссера Павла Клушанцева «Планета бурь». Новаторская лента оказала сильнейшее влияние не только на советскую, но и на мировую кинофантастику.

Отдельные эпизоды из картины позже были использованы в известных голливудских фильмах — причем под видом оригинального материала. А тридцать лет спустя в «Терминаторе» появилась сцена гибели робота, которая почти буквально воспроизводила гибель героя из «Планеты бурь».
В оптимистическом настрое начала оттепели ключевым был дух свободы, в том числе — свободы быть не-героем, обыкновенным юношей или девушкой со своими не-коллективными чаяниями, надеждами и мечтами, со своей, наконец, частной жизнью. Пожалуй, наиболее точно этот самый дух отразился в фильме Георгия Данелии «Я шагаю по Москве» (1963), герои которого на протяжении всего фильма занимаются в основном тем, что гуляют, то есть ничего не делают.

«Я шагаю по Москве»
Сценарий написал Геннадий Шпаликов — один из самых известных выпускников сценарного факультета ВГИКа начала 1960-х. По словам Данелии, им со Шпаликовым приходилось несколько раз переписывать текст, чтобы уместиться в официальный формат, пройти одобрение худсовета, а после съемок — и цензуру Госкино. Для этого режиссеру даже пришлось придумать новый жанр — «лирическая комедия», потому как на просто комедию фильм не тянул: «Не смешно», — говорили чиновники.

Впрочем, и комедийный жанр ждало пришествие своего героя — Эльдара Рязанова с «Карнавальной ночью», в которой тонко высмеивается не только советская бюрократия, но и механика ее культурного заказа. Здесь ирония по поводу коллективных идеалов общества еще вполне добродушна.

«Карнавальная ночь»

«Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен»
Прошло несколько лет, и эта ирония стала уже куда более смелой — в фильме «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» Элема Климова. Безобидная на первый взгляд картина о детском пионерском лагере открывала понимающему зрителю намного больше смыслов. Здесь нашлось место и для сатиры на нравы советского общества, и для критики политической повестки дня.
Впрочем, со смелостью даже в эпоху оттепели все-таки надо было знать меру. В начале 1963 года состоялась знаменитая встреча генсека Хрущева с деятелями литературы и искусства, также известная как «встреча партийного руководства с интеллигенцией». Тогда глава государства весьма жестко высказался о фильме «Застава Ильича» Марлена Хуциева, сценарий к которому, как и к «Я шагаю по Москве», написал Геннадий Шпаликов. Новый фильм к тому моменту еще не вышел в прокат, ожидая финального одобрения киночиновников. Генсек укорял создателей в том, что главные персонажи — трое рабочих парней — только показаны положительными. А на самом деле «не знают, как им жить и к чему стремиться», а значит, новое поколение Советского Союза явно не олицетворяют.
Отрывок из кинофильма «Застава Ильича»
Действительно, Хрущев представлял себе советскую молодежь в первую очередь устремленной к священной утопии — строительству коммунизма за 20 лет. А в картине увидел героев, которые испытывают экзистенциальные сомнения, не спешат взрослеть, да еще и издеваются над спущенными сверху дарами той самой оттепельной свободы.
Марлену Хуциеву пришлось не только перемонтировать фильм «Застава Ильича», но и частично переснять
«С культом личности покончено, фильмы заграничные нам показывают, тряпки иностранные тоже отчасти продают, легкую музыку оправдали и узаконили… — действительно, что еще надо?» — иронизирует героиня Марианны Вертинской. Такая молодежь коммунизм построить точно была не в состоянии. Словом, Марлену Хуциеву пришлось не только перемонтировать фильм, но и частично переснять, прислушиваясь даже к самым нелепым поправкам — например, к требованию убрать сцену танца со свечами по соображениям пожарной безопасности.

И все-таки «Застава Ильича» стала настоящим символом эпохи — именно потому, что была исключительно ей созвучна. В том числе благодаря полудокументальному эпизоду во второй части фильма — это вечер в знаменитом Политехническом музее с участием Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, Евгения Евтушенко, а также поэтов старшего поколения: Бориса Слуцкого, Булата Окуджавы, Михаила Светлова.
И сам Политех как знаковое место, и эта связь поколений, молодежи и фронтовиков, попытка осмысления ее необходимости — тоже один из лейтмотивов и фильма, и 1960-х в целом. К слову, и войну в оттепельном кино пытались показывать совсем не так, как раньше.
Два ключевых фильма эпохи — «Летят журавли» Михаила Калатозова, награжденный главной премией Каннского фестиваля в 1958 году, и «Иваново детство» молодого Андрея Тарковского, завоевавший «Золотого льва» в Венеции в 1962-м.
Андрей Тарковский на вручении премии «Золотой лев» в Венеции
Помимо принципиально нового киноязыка, эти фильмы и по-новому представили понятия подвига и трагедии, предельно их конкретизировали и лишили государственно-патриотической абстрактности. Здесь и подвиг, и трагедия имели отношение к конкретному человеку: маленькому мальчику, юной девушке, простому парню — характерам реалистичным, к которым так легко эмоционально подключиться.
Именно в период оттепели в отечественном авторском кино появились имена, определившие его будущее на десятилетия вперед: режиссеры Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Эльдар Рязанов, Георгий Данелия, Кира Муратова, Виталий Мельников, актеры Иннокентий Смоктуновский, Алексей Баталов, Олег Ефремов, Олег Янковский, Маргарита Терехова, Нонна Мордюкова.
ЛИТЕРАТУРА
Стадионы и деревни
Поэзия стала вторым важнейшим искусством эпохи, затронувшим не меньшее количество людей. Как иронизируют Петр Вайль и Александр Генис в книге «60-е. Мир советского человека», главным поэтом эпохи был Хрущев, но лишь как автор упомянутой утопии «Построение коммунизма в одной отдельно взятой стране за 20 лет». Второе место, уже без иронии, они отводят Евгению Евтушенко. Коллеги по цеху относились (и относятся) к его стихам не очень ровно. Один из поводов для этого — невероятный по размаху и длительности коммерческий успех поэта, который стал самой заметной фигурой эстрадно-стадионной поэзии 1960-х. Вопрос о качестве стихов Евтушенко, Асадова и других поэтических «звезд» того времени — в сравнении с еще живым тогда классиком Пастернаком — тема отдельная, литературоведческая.В контексте же оттепели вообще важен сам феномен: в то время как в Штатах, например, тысячи людей собирались послушать рок-музыку, в Советском Союзе тысячи собирались, чтобы послушать стихи.

Поэтические чтения почти всегда были официально разрешенными, и хотя на них имели место вольности, откровенная крамола не допускалась, в том числе самими авторами. Настоящая, независимая от идеологии поэтическая жизнь происходила в подполье, и некоторым из подпольщиков даже удавалось объединиться в группы, правда ненадолго.

Юрий Кублановский, Владимир Алейников, Леонид Губанов, Аркадий Пахомов. 1965 год
Фотография: Леонид Курило​
Один из ярких образчиков такого объединения — организация молодых поэтов СМОГ («Смелость, Мысль, Образ, Глубина»), основанная Леонидом Губановым, Владимиром Алейниковым, Владимиром Батшевым, Юрием Кублановским и Аркадием Пахомовым в 1965 году.

11-й номер журнала «Новый мир».
Фотография: topos.memo.ru
В СМОГ входило около двух десятков молодых писателей; у группы был свой манифест и свой самиздат. Разогнали организацию в 1966-м: кого-то посадили, кого-то исключили из университета. Лидера объединения Леонида Губанова направили на принудительное лечение в психиатрическую больницу; умер поэт в возрасте 37 лет, практически в полной безвестности. Но это были уже совсем другие времена: прошел суд над писателями Синявским и Даниэлем, отправился в ссылку Бродский, попал в разработку к КГБ Солженицын, хотя еще несколько лет назад был обласкан самим Хрущевым. В конце 1961 года в 11-м номере журнала «Новый мир» был опубликована повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича» — история одного дня среднестатистического лагерного зэка Ивана Шухова.
«Один день Ивана Денисовича» стал таким же праздником души для антисталинистов, как вынос тела Сталина из мавзолея

Как замечал историк Юрий Аксютин, публикация, одобренная лично генсеком, стала таким же праздником души для антисталинистов, как вынос тела Сталина из мавзолея — и это было одно из самых красноречивых свидетельств ослабления цензуры в советской литературе. Повесть тогда прочитала вся страна.
А «Новый мир», главным редактором которого был поэт Александр Твардовский, оказался одним из двух более или менее либеральных литературных журналов, где появлялись сочинения условно оппозиционного толка; вторым стал журнал «Юность» Бориса Полевого. Для более принципиальных авторов существовали два варианта быть напечатанным — самиздат (машинописные, рукописные или фотокопии) и «тамиздат» (издание за границей и нелегальное распространение в СССР). С окончанием оттепели эти форматы существования новой русскоязычной литературы вообще стали единственно возможными.
Пока же «расцветали все цветы» — в том числе «деревенская литература», подарившая нам нескольких классиков. Одним из базовых произведений этого направления считается «Матренин двор» все того же Александра Солженицына. Другой знаменитый писатель эпохи, а также режиссер, сценарист и актер, — Василий Шукшин, автор многочисленных рассказов об обитателях советской деревни. Уже позже, в 1970-е, появляется целая плеяда авторов деревенской прозы, самые заметные из которых — Валентин Распутин и Виктор Астафьев.
Александр Солженицын
Василий Шукшин
Исаак Бабель
Оттепель стала и временем разрешений и возвращения из забвения. Так, сборник произведений Исаака Бабеля был опубликован вскоре после его реабилитации в 1954 году, а роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» — в 1966-м, в журнале «Москва». Самыми популярным из свежеразрешенных зарубежных писателей были Эрих Мария Ремарк и Эрнест Хемингуэй — литература из-за границы начала занимать все больше полок в советских квартирах.
ЖИВОПИСЬ
Официоз и подполье
Для художников следствием разоблачения культа личности стала возможность легально заниматься чем-то еще, кроме генеральной линии Академии художеств — сталинского соцреализма. Жанровая свобода и свобода от партийного заказа бурлила первые несколько лет оттепели почти официально, вплоть до 1 декабря 1962 года.
Никита Хрущев на выставке в Манеже, 1962 год. Фотография: ru.krymr.com
В тот день Хрущев инспектировал выставку в Манеже, приуроченную к 30-летию Московского отделения Союза художников (МОСХа). На ней демонстрировались работы советских абстракционистов и сюрреалистов — и генсек в привычно доступной форме изложил художникам свою позицию, которую кратко можно свести к тезису: «такое искусство советскому народу не нужно». С этого времени идеологическое воздействие на художников, вздохнувших было свободно, заметно усилилось. Эта область искусства снова стала неофициальной и вплоть до конца 1980-х вынуждена была пребывать в глухом подполье.
«Такое искусство советскому народу не нужно»
В оттепельные же времена советское искусство можно было условно разделить на два основных направления.

Первое — полуофициальный авангард, экстерном переосмысляющий наследие российских модернистов и авангардистов начала XX века. Представители этого «художественного слоя» шли на территории, уже освоенные зарубежными современниками — от Пикассо до Ротко.

Второе — новый реализм, преодолевший агитационно-пропагандистское наследие все того же соцреализма — так называемый «суровый стиль» (Гелий Коржев, Таир Салахов, Виктор Попков), который после 1962 года остался едва ли не единственной легальной формой живописи.
Одними из самых ярких (во всех смыслах) представителей оттепельного авангарда были участники студии «Новая реальность», основанной еще в послевоенные годы художником и педагогом Элием Белютиным. У него была целая творческо-философская система, которая работала на внутреннее раскрепощение художника. Характерно, что Белютин не противопоставлял свои творческие идеи и партийную идеологию — он даже придумал термин «коммунистический реализм» и предлагал заменить им реализм социалистический.
Тамара Тер-Гевондян. Завод и рабочий поселок. 1962
Люциан Грибков. Поссорились. 1962
Александр Крюков. Тревога. 1968
Но чтобы понять это, беглого осмотра экспозиции в Манеже, конечно, было недостаточно: слишком яркие произведения белютинцев, выставленные на юбилее МОСХа, также подверглись обструкции Хрущева.
Экспозиция была демонтирована через полчаса после открытия посредством ковшей, комсомольцев и милиционеров
Две другие заметные фигуры неофициального искусства 1960-х — Оскар Рабин и Евгений Кропивницкий, основатели «Лианозовской группы». Сформировалась она по месту жительства — в бывшем лагерном бараке в подмосковном поселке Лианозово. Здесь с 1958-го по 1965-й находился центр неофициального искусства: устраивались выставки, проводились дискуссии, поэтические вечера, участниками и зрителями которых в основном были оппозиционно настроенные столичные интеллигенты. Позже, в 1974-м, Рабин выступил идейным вдохновителем и организатором знаменитой публичной акции авангардистов в районе Беляево, известной как «Бульдозерная выставка». Экспозиция была демонтирована через полчаса после открытия посредством бульдозерных ковшей, комсомольцев и милиционеров — и под прицелом камер иностранных журналистов, благодаря чему и вошла в историю советского нонконформистского искусства.
«Бульдозерная выставка». Фрагмент из фильма «Единожды солгав…»
Режиссер Владимир Бортко, «Ленфильм», 1987
Первым из важнейших событий оттепели, которое открыло советским гражданам мир актуального западного искусства, стала выставка живописи Пабло Пикассо в 1956 году, проведенная сначала в Москве, а через несколько месяцев и в Ленинграде. Тогда большинство зрителей так или иначе испытали культурный шок: слишком не похоже было творчество Пикассо на то, что приходилось видеть раньше не только обычному советскому экскурсанту, но и рядовому советскому художнику. Выставка состоялась благодаря усилиям поэта Ильи Эренбурга, друга Пикассо. Кроме того, художник никогда не скрывал своих прокоммунистических взглядов. Кстати, сам Эренбург вспоминал чуть ли не о давке на открытии экспозиции: поэту пришлось лично успокаивать публику. А в Ленинграде, после открытия экспозиции испанца в Эрмитаже, на Площади искусств стихийно собралось несколько сотен студентов — чтобы обсудить увиденное, из-за чего властям пришлось нагнать милиции и машин с водометами.
Пикассо связан с эпохой оттепели и еще одним фактом: летом 1957 года в Москве прошел VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов — испанец придумал его символ, «Голубя мира». Впервые москвичи увидели на улицах города такое количество иностранцев — десятки тысяч делегатов из 130 стран свободно разгуливали по столице.
В первые дни на улицах происходило массовое братание, и на программу мероприятий внимания обращали мало, предпочитая ночные гулянья. Еще через два года москвичей ждал не только культурный, но и потребительский шок.
VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве

Хрущев дегустирует пепси-колу. Фотография: pepsico.ru
На Американской национальной выставке, открытой лично Хрущевым и Никсоном, показывали все передовые достижения заграничной промышленности: бытовую технику, мебель, автомобили. И даже у тех, кто экспозицию не посетил, осталось в памяти знаменитое фото, на котором запечатлен дегустирующий пепси-колу Хрущев. Кроме бытовых достижений продемонстрировали тогда и культурные: картины Ротко и Поллока произвели на советских зрителей не меньшее впечатление, чем тремя годами ранее Пикассо.
АРХИТЕКТУРА
Технологизм и брутализм
Затронула оттепель и архитектуру: в 1954 году вышло правительственное постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», которое ознаменовало наступление новой архитектурной эпохи в СССР. Под излишествами понималось все то помпезное, что было свойственно сталинскому ампиру, — колонны, портики, арки и прочий неоклассический декор. Главной задачей строительства стало теперь максимально быстрое решение проблемы нехватки жилья, а основным ориентиром для архитекторов — технологизм (худшая, как пишет профессор архитектуры Юрий Курбатов, разновидность функционализма). Любая постройка, будь то гражданская или ведомственная, должна была стать типовой и, соответственно, дешевой. Наглядный повсеместный результат такой политики — заполонившие страну однотипные многоквартирные дома с малометражными квартирами, в народе прозванные хрущевками или хрущобами.
Строительство хрущевок в Москве. Фотография: ptuburdukov.ru
Впрочем, параллельно с блочным единообразием появились и достойные образцы принципиально новой архитектуры, вроде московского жилого квартала «Лебедь» Андрея Меерсона. В числе других — московский кинотеатр «Россия» и целая коллекция шедевров 1967 года: Останкинская телебашня, Музей космонавтики в Калуге, кинотеатр «Аврора» в Краснодаре и выдающийся пример советского брутализма — здание ИНИОН в Москве.
МУЗЫКА
Джазовый импорт
Оттепель принесла с собой не только новые смыслы и новые формы, но и новые мелодии — эпоху «озвучивала» уже не только советская эстрада в лице Муслима Магомаева, Марка Бернеса, Майи Кристалинской и других всенародно любимых исполнителей.
Марк Бернес — «Я люблю тебя, жизнь»
Оркестр Гудмена встречали и провожали стоя — при абсолютных аншлагах
Весной 1962 года в рамках программы культурного обмена между СССР и США в Москву с гастролями прибыл знаменитый джазовый оркестр Бенни Гудмена. Как «большое потрясение» вспоминает это событие переводчик Виктор Голышев — потрясение для всех советских меломанов — любителей джаза, «музыки загнивающего империализма», до того слышавших настоящий американский джаз только по радио, вперемешку с помехами от радиоглушилок. Оркестр Гудмена встречали и провожали стоя — при абсолютных аншлагах. Музыканты выступали не только в Москве и Ленинграде, но также в Сочи, Ташкенте, Тбилиси и Киеве.
Бенни Гудмен в СССР
Джазовый оркестр Гудмена, к слову, был вторым «сеансом» культурного обмена СССР и США. Первым же несколькими годами ранее стали не менее успешные гастроли труппы «Эвримен-опера» — с мюзиклом-оперой Джорджа Гершвина «Порги и Бесс». Труппу в качестве корреспондента сопровождал Трумен Капоте, тогда еще восходящая звезда американской литературы. Отчет о поездке — «Музы слышны» — недавно был переведен на русский язык и включен в сборник «Призраки в солнечном свете» («Азбука-Аттикус», 2017). В СССР Капоте так понравилось, что он еще несколько раз, зимой 1958-го и весной 1959-го, приезжал в Москву и Ленинград, проводя время в компании советской золотой молодежи. Во время этих поездок — в самое сердце тоталитарного режима — он дописал рукопись своего самого известного и самого «буржуазного» произведения «Завтрак у Тиффани». И этот эпизод, сейчас представляющийся полуфантастическим, — пожалуй, один из самых символичных эпизодов эпохи оттепели, времени надежд, сбывающихся зачастую вопреки обстоятельствам и партийной повестке.