Этноханты

— Мне все говорили: Вася, не лезь. Не подпускай туристов ближе чем на километр к стойбищу. Оставь хантов в покое!

Но Вася Сочилин оставить хантов в покое не мог. Свой курс на сближение с малочисленным народом Севера Вася объясняет обезоруживающим «а мне интересно». Так же, как Васе было интересно на мотоциклах пройти до Ямала или отправиться на снегоходах к географическому центру Азии. Однако то, что интересно просто Васе, для Василия Сочилина, крупного деятеля турбизнеса из Нижневартовска, имеет еще и прикладное значение. Ведь чего хотят туристы от Ханты-Мансийского автономного округа? Туристы хотят увидеть хантов и манси. Требуют того самого этнотуризма с катанием на оленях и переодеванием в национальные костюмы. Проблема в том, что коренные народы — не зоопарк и не музей. Нельзя просто так взять и заявиться с туристами на стойбище.

— Меня не зря предупреждали. Ханты не отшельники, но у них свой мир, в который мы со своим любопытством бездумно вторгаемся. Я сам такой человек, который любит с рюкзачком за плечами перелезть через все кордоны. В прошлом году я был в Марокко, дошел до центра Сахары, до блюменов — «синих людей», туарегов то бишь. Очень закрытое племя, но даже среди этих африканских блюменов я не ощущал такого барьера, как с нашими хантами. У хантов этот барьер такой, что я даже сунуться боюсь, куда не положено. Рассказать, как я первый раз приехал на стойбище и переночевал в музее? Приехал я, значит, к хантам на стойбище. Встретил меня там мужик, чисто по-мужски отшутился, без сантиментов. И я понял, что мне здесь делать нечего, вернулся в ближайший поселок и переночевал в музее на диванчике. И только на следующий день, когда я пришел на это же стойбище с одной очень уважаемой женщиной, меня наконец-то выслушали. Тот же самый мужичок, с которым мы теперь большие друзья, всё обдумал и вынес вердикт: «Кажется, на этом можно заработать».

Начало вдохновляющее, но за первым согласием последовали долгие согласования со старшими и договоренности с молодежью. В конечном счете стойбище начало принимать туристов, но невидимая стена как была, так и осталась.

— Я теперь каждое слово с хантами согласую, каждую мелочь. И все равно не знаю, что они покажут туристам — свою настоящую жизнь или какой-то эстетически правильный обман…
— Вась, мы с тобой завтра поедем на стойбище, и что мы увидим? Правду? Полуправду? Обман?
— Не скажу. Сам для себя решишь.

Заметенная снегом дорога через кедровую тайгу упирается в небольшой поселок Аган.

Аган — обязательная остановка и последний оплот знакомой цивилизации перед выездом на стойбище. Прямые улицы, прижавшиеся к земле дома. По обочинам — стоянки для побитых жизнью снегоходов. Здание с призывной табличкой «Баня» заколочено. По улицам, несмотря на тридцатиградусный мороз, бродят закутанные по самые уши безмолвные тени с усталыми глазами.

Главная достопримечательность поселка — краеведческий музей.

Просторное помещение с ремонтом в лучших традициях эпохи покорения Севера. Коллекция — предметы хантыйского быта. Создательница музея Фёкла Бондаренко, завернутая в парадный платок с огромными розами, проводит короткую экскурсию:

— Вот детская игрушка из собольей шкурки — ребенок с детства привыкал к зверю… Вот капкан на соболя… А вот свадебные сани. Сейчас я вам расскажу, как их запрягали…
— Простите, а вы можете платок снять? Нам бы вас без платка сфотографировать…
— Не могу. Нельзя мне. Не положено.

Весь экскурс в богатую хантыйскую культуру и историю занимает минут двадцать.
Хозяйка торопится рассказать всё, туристы торопятся набрать сувениров.

Когда музей пустеет, Фёкла Семеновна начинает индивидуальную альтернативную экскурсию, причем рассказывает о той части советско-хантыйских отношений, о которой вспоминать не принято:

Мы народ дружелюбный, у нас нет понятия зла. Когда в конце пятидесятых сюда пришли первые нефтяники, мы их приняли как своих. «Цивилизованные» нефтяники повели себя совсем плохо: разоряли лабазы с припасами, истребили дичь. Да еще и тыкали в нас пальцами, мол, «грязные ханты»…

Первая суровая зима всё расставила по своим местам.

— Русский человек в своих валенках и полушубке замерзал. Ударит сорок-пятьдесят градусов — русский будет прыгать и с ноги на ногу переминаться, а наш хант встанет и с места не сдвинется. Потому что у него малица мехом внутрь, сверху он наденет кумыш, на ноги кисы двойные. В такой одежде можно в снег лечь — не замерзнешь. В шестидесятых годах русским была очень нужна наша одежда.

За одежду нефтяники щедро благодарили хантов. Водкой и спиртом. Много позже богатые нефтяные компании начали строить для коренных жителей округа такие поселки, как Аган — со школами-интернатами, баней и электричеством. Стали приплачивать за сбор дикой ягоды и за то, что нефтепроводы идут по родовым угодьям.

— Ну и что это за деньги — пять тысяч в квартал? — качает головой Фекла Семеновна. — У нас никогда свободных денег особенно не было. А вот появились, и куда их тратить? Народ водку покупает… Свободные деньги развращают. Сейчас нефтяники начали с наших земель уходить. А что толку? Они тут дров наломали, природу изгадили. Раньше мы не знали, что такое лесные пожары, а теперь каждое лето трясемся. И пока тайга восстановится, очень много времени пройдет… Лучше бы вместо геологов сразу туристы пришли. Туристы пришли, туристы ушли — природа не страдает, нам хорошо. Всем хорошо.

Туристы действительно пришли и, закупившись сувенирами, ушли в сторону стойбища.

Сумерки. Снегоход с надрывным тарахтением тянет перегруженные нарты по лесной просеке. На нартах самый ценный для стойбища груз — десяток утепленных туристов. Через полчаса нарты останавливаются, и пассажиры разбегаются по стойбищу познавать быт коренных народов. Быт — большая поляна и несколько приземистых заваленных снегом домиков, украшенных неоновой иллюминацией. В центре поляны сверкает гирляндами здоровенная ель. Освоившиеся туристы требуют оленей и ищут «то самое» шаманское дерево. Хозяйка стойбища, сверкая золотой улыбкой, подводит страждущих к увешанной ленточками ели на окраине расчищенной поляны. Все дружно повязывают ленточки и загадывают желание. Судя по лицам, счастье и просветление уже наступили. С оленями, правда, вышла накладка — у животных плохое настроение, им туристы не указ.

Обязательный пункт программы — знакомство с хантыйской бабушкой Варварой, которая в одиночку ходила на медведей. Завалила троих, что даже у хантов-мужчин считается очень серьезным достижением. Туристы расспрашивают бабушку о тяжелой жизни на стойбище. Чем дальше, тем ее ответы короче.

— А давно вы тут живете?
— Я прошлый год сюда приехала, одна уже жила. Где жила, никому не мешала, людей не видела. Сама юрту строила, лабазы строила… Вот видите — сети, ловила. Щука, язь лежат. Вот фотографии мои, — бабушка вытаскивает из-под вороха вещей потрепанный фотоальбом с нарядными лилиями на обложке. — Вот я какая…
— Это вы с медведем! А вы еще и рыбачка! А ружье какое! Стрелять не разучились?
— Ружье боёк вылетел. Хочу новое ружье купить. Документы есть. Белковать пойду…
— А далеко надо идти, чтобы зверя добыть?
— Можно ближе, можно дальше…
— И ничего не боитесь?!
— А чего бояться…

Туристы многозначительно кивают и уходят гулять по стойбищу. Бабушка что-то бурчит под нос, подбрасывает дров в печку и продолжает не спеша, будто себе самой, рассказывать:

— Сейчас время есть. Летом шкурку выделываешь, пока ягода не поспевает. Семью одеваешь-обуваешь, зашивать все надо. Мужик нарты делает, мало-мало охотится… Потом ягода поспеет — времени не будет. Все успеть надо. Всегда дела есть. Сейчас вы приехали — вот дела. Люба говорит, фотографироваться надо. Сейчас оденусь, пойду фотографироваться…

Варвара Егоровна медленно, по-стариковски, снимает потрепанную телогрейку, надевает расшитую бисером дубленку-малицу и выходит на мороз. Люба уже ждет. Точнее, Любовь Васильевна Казанжи — хозяйка стойбища, та самая, с пламенеющей золотом улыбкой. Сейчас у нее короткий перерыв — все гости сидят за столом в жарко натопленной избе, наворачивают суп с олениной и делятся впечатлениями. Люба переминается с ноги на ногу и с улыбкой смотрит в звездное небо:

— Хорошо все идет. Скоро еще группа приедет. Охотники и рыболовы постоянно ездят. И нефтяники на подходе. Они собираются по нашим землям трубопровод гнать, а за это компенсация полагается. Мы нефтяников очень ждем. Сейчас еще немного поработаю — и в Турцию слетаю. Все идет, как мне шаман когда-то давно предсказал. Вначале, сказал, буду оленей держать. Это было. Потом, сказал, на море полечу. Тоже было. Потом еще что-то сказал, я уже не помню. Но наверняка тоже сбудется…

Дверь «трапезной» скрипнула, и на морозный воздух, покачиваясь, вышли довольные туристы во главе с Сочилиным. Василий оглядел толпу и гаркнул:

— Строганину все поели? С бабушкой-медвежатницей все поговорили? Тогда пора обратно ехать!

Мы послушно взгромоздились на нарты. Впереди с привычным надрывом загудел снегоход. Вскоре неоновые огни стойбища остались далеко позади.

— Обман. Любой этнотуризм это обман, — со спокойной убежденностью отвечает Василий, — Или, если хочешь, красивая недосказанность. Но туристы требуют стойбища, и нам приходится их возить на такие стойбища, как Карамкинское, где мы были. Там не держат большого стада оленей, на охоту ходят на так часто, как на настоящих стойбищах. И все же, как бы странно это ни прозвучало, даже со всякими телевизорами, дизель-генераторами и пластиковыми окнами турист может получить представление, как живут ханты.

Есть стойбища, до которых туристы вряд ли доберутся, и таких Василий тоже насмотрелся. Пара ободранных чумов и смурные оленеводы, которые могут пристрелить чужака просто от плохого настроения. Как ни кинь, туристические этностойбища — самый щадящий вариант культурного обмена. Хантыйская молодежь, которая после интерната редко возвращается в тундру и предпочитает карьеру в нефтянке, начинает понимать, что на туризме тоже можно делать деньги. Выдернуть молодое поколение из городов и поселков пока не получается, но все больше появляется тех, кто зарабатывает на жизнь пошивом традиционной одежды и другими народными ремеслами.

— По большому счету, сохранять культуру малых народов — задача ЮНЕСКО. Но здесь нет ЮНЕСКО, а туризм есть, и он работает. Но куда важнее другое. Если вообще закрыть эту тему, то начнутся экспедиции. Эти способны разворошить все, к чему прикоснутся. А мы катаем туристов на оленях, водим на рыбалку, показываем дерево с ленточками. Все рады, любопытство мы удовлетворили. И глубже никто не проникает. Я сам до сих пор толком ничего не знаю. Так и не видел шаманский обряд. Я очень хотел попасть, но один хант мне сказал: «Сынок, не стремись. Тебе это не надо». Понял. Больше не стремлюсь. Даже не думаю приезжать на святые места. И эта недосказанность есть везде. Никто тебе не покажет настоящее святое дерево, никто не назовет точное количество оленей в стаде. Помнишь бабушку из музея в Агане? Так вот, она до мелочей знает обряд медведя, но помалкивает. Ездил я к хантам, ездил, и как-то раз подошел ко мне мужичок и так, между делом, дал мне амулет…

Василий открывает деловой портфель и достает амулет: кожаный шнурок с нанизанными на него кусочками оленьего рога и костяными колечками. Я пытаюсь взять амулет в руки, но Вася отрицательно качает головой.

— …Петельки, узелки, колечки. Ничего не понятно. Одна хантыйка его у меня увидела — «Это тебе Паша дал?» — Да. — «Храни. Большая ценность. Тебя ханты приняли». А мне этот амулет между делом дали, чуть ли не кинули! И так всегда: сплошные вопросы. Ответ пусть каждый сам для себя ищет.