Так победим!
В советское время цензура была особенно бдительна относительно вождя мирового пролетариата В.И. Ленина, личность которого последовательно превращали в СССР в миф, пропагандистский символ. Сусловские идеологи эпохи брежневского «развитого социализма» навязали тематический реестр для деятелей литературы и искусства. В этот проверенный и одобренный советским бюрократическим марксизмом — ленинизмом навязанный список входило несколько обязательных направлений: произведения о рабочем классе, деревне, городе (читай — об интеллигенции) и особой священной коровой был объявлен Ленин, был даже такой термин Лениниана.
Шаг за шагом после смерти вождя советская власть превращала В.И. Ленина в абстрактный символ, а его жизнь трактовалась в стиле красного жития. Если литератор решался писать об этой сакральной личности Октябрьской революции, то автора ожидало немало «приключений»: главным образом, пристальное внимание цензуры.
Создатель «Современника» Олег Ефремов (1927 — 2000), равно как и драматург, Михаил Шатров (1932 — 2010), оба были детьми ХХ съезда партии, на котором, как известно, КПСС осудила культ личности И.В. Сталина, оба верили в социализм с человеческим лицом. Оба считали, что именно Сталин нанес непоправимый ущерб делу социализма, оба верили в коммунизм ленинского толка.
Эту преамбулу необходимо сделать сегодня, поскольку тем, кто не жил в том времени, будет трудно понять протестный характер спектакля «Так победим!», поставленного О.Н. Ефремовым в МХАТе им. М. Горького, главным режиссером которого он являлся с 1970 года.
М. Шатров — сын репрессированных родителей (отец был расстрелян, мать сидела и вышла только в 1954 г.), О. Ефремов, отец которого работал в воркутинском ГУЛАГе бухгалтером — оба ненавидели сталинизм, поскольку пережили каждый по-своему эпоху культа личности.
Для Шатрова делом всей жизни стало разоблачение Сталина и борьба за возвращение ленинских принципов в государственную политику СССР. Используя редкие архивные документы, драматург писал публицистические пьесы о вожде, которые можно было рассматривать как послания к партии, забывшей о ленинских принципах, задачах и целях ее существования. Этот подтекст особо тревожил цензуру, и все пьесы М. Шатрова с трудом получали лит.
Первоначальное название пьесы «Вам завещаю» в результате было заменено на «Так победим!». Причем на знаке восклицания настаивал сам министр культуры СССР П.Н. Демичев.
Что же так тревожило высший эшелон партократии? Сама политическая обстановка на тот момент вызывала тревогу: страна вела войну в Афганистане, в Польше разворачивалась мощное протестное профсоюзное движение «Солидарность». Шатров прикасался в своей пьесе к табуированной теме: политического завещания Ленина, в котором вождь пролетариата подвергает критике всех своих политических союзников и не видит никого в своем окружении, кому бы было возможным передать власть. В шатровской пьесе о Ленине не в меньшей степени шел разговор и о Сталине, которого собирались обелить на ближайшем российском съезде партии. Все это не способствовало беспрепятственному прохождению текста.
От народа утаивалось, какими были последние два года жизни В.И. Ленина. Мало кто знал, что Ильич потерял речь, что Сталин под видом заботы о здоровье Ленина, практически посадил последнего под домашний арест, изолировав его от внешнего мира.
Пьеса начинается с того, как Ленин входит в кабинет Кремля в последний раз, чтобы продиктовать свое политическое завещание. Этот сюжет станет сквозным. Диктовка секретаршам письма будет прерываться воспоминаниями вождя о ключевых событиях истории Советской России: Брестского мира, кронштадтского мятежа, поворота от военного коммунизма к НЭПу. В памяти Ленина также всплывают обстоятельства покушения на его жизнь, ранения. Вождь помнит рабочего, который снял рубашку с себя и отдал Ленину, который озабочен тем, чтобы ее вернули. Правда, Шатров умалчивает, какой была расправа с эсеркой Каплан «любимейшего друга» Я.М. Свердлова. В пьесе Ленин также вспоминает, как уходили из жизни его ближайшие соратники.
Другой линией сюжета в пьесе стала «охрана здоровья» вождя Сталиным. Ленину не дают диктовать текст больше 5 минут, изолируют от встреч с людьми, не дают читать газеты. Те немногие, кто контактируют с Лениным, с нарастающим почтением говорят о товарище Сталине. Именно из их поведения ясно, что Коба к власти уже пришел и никому ее не отдаст.
Драма Ленина по Шатрову заключена в его тотальном одиночестве: ему не только некому передать власть, которая уже фактически взята, но он также отчетливо осознает, что дело построения коммунизма под угрозой. Крестьянская страна с сильной долей азиатчины оказывается трудной почвой для прививки европейского социализма.
О. Ефремов как режиссер был отзывчив на публицистику, он полагал, что театр должен воспитывать власть. Свой спектакль Олег Николаевич развернул как масштабное полотно, а слова Ленина адресовал, прежде всего, современной ему власти, партии, забывшей и о долге перед народом, дискредитирующей принципы равенства, увязшей в бюрократизации государства.
Десятки лиц, вовлеченные в спектакле в орбиту напряженного политического действа, обрисованы одной двумя репликами. Другие (как секретари Ленина Фотиева — Е. Ханаева и Володичева — Е. Проклова, рабочий Бутузов — Г. Бурков, Варвара Михайловна — Т. Лаврова, или молодой Хаммер — Е. Киндинов) разработаны более подробно и внимательно. Но все подчиняется общему закону публицистической драмы. В спектакле то и дело возникают массовые сцены на вертящемся круге, пантомимы, изображающие народ. Собеседники Ленина намечены контурами, плакатно обозначены, лишены психологической глубины, это, скорее, условные знаки того или иного явления, события, той или другой точки зрения.
На роль Ленина О. Ефремов пригласил А. Калягина. Такое решение вызвало шок в советской верхушке. «Что же, у вас Ленина будет играть тетка Чарлея!», — возмутилось ответственное лицо. Не меньшим испытанием роль стала для самого артиста: сто страниц публицистического текста, сила актерской традиции в исполнении этой роли — все это лишь усложняло задачу. Для О. Ефремова было важно сыграть Ленина по — человечески, не икону коммунизма, а политика, загнанного в угол, но продолжающего свою борьбу до конца.
